"Артур и Анна" часть пятая

Аполлон Гугня 1
1913 –– 1929

ТВОРЕНИЯ

Редакция, комментарий
и вступит<ельные> статьи
д-ра Б.О. Изверга <Н.М. Конге>
проф. Вик. Ослова <Я.С. Лурье>
и акад. Чичера <Гальковский>





2029
БУХТЫРКИ-НА-АМАЗОНКЕ

1 Опубл.: Новое литературное обозрение. 1995. № 11. С.5-16 (публикация и послесловие М.Кралина).


Всякая книга на что-нибудь пригодится.
Ап. Гугня. “Мысли в минуты философического раздумья”.
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Аполлон Гугня принадлежит к числу писателей, несправедливо забытых в наше время. Творчество его относится к началу прошлого столетия. В своё время он пользовался громкой известностью сред читающей публики. Ещё в начале 40-х гг. встречаются упоминания о том влиянии, которое А. Гугня оказал на последующее развитие литературы. В 1949 г. предпринято было издание полного собрания сочинений А. Гугни. К сожалению, непредвиденное обстоятельство (мы разумеем литературный потоп 1950 г) остановило это нужное дело в самом разгаре и даже уничтожило все материалы, собранные редактором (пользуемся случаем выразить признательность памяти усопшего первого редактора издания творений А. Гугни, профессора Краснолужайского ун-та В.А. Мандрыкина). В настоящее время труд этот приходится возобновлять снова. Редакцией предпринято обследование журналов и пр <очей> печати 10-20 гг. прошлого века, с целью отыскать погребенные там труды А. Гугни. Поиски продолжаются. Частные лица, имеющие сведения о рукописях и пр <очем> А. Гугни, благоволят направлять эти сведения в редакцию (Бухтырки-на-Амазонке, “Институт сомнительных текстов”).
31 февраля с.г. исполняется 100 лет со дня рождения поэта. Нижеподписавшиеся мыслят, что опубликование “Творений” будет лучшим выражением их глубокого уважения к смерти и памяти юбиляра.
Д-р психологии художественного творчества
Б. Изверг.
Проф. Викентий Ослов
(вице-президент Ин-та Различных Художеств).
Академик В.В. Чичер.

ТРИУМФЫ АПОЛЛОНА

(опыт биографии)
Sine ira et studio.
“Без гнева и пристрастия”. Тацит
I

Я начинаю писать эту статью в день своего рождения. В этом есть что-то знаменательное!
Мне 44 года, я пишу 444 статью, моей дочери 4 года. Вообще жизнь разбивается на циклы – по четвёркам. Четвёрка всегда несёт мне смену житейских коллизий. Lavoe! – говорю я. Lavoe! – говорю я грядущим четвёркам. Lavoe! Lavoe!

II

Наука начинается там, где её нет, и кончается там, где начинается.
Писатель идёт винтом сквозь эпоху.
Тот, кто не идёт винтом, остаётся вне истории. В этом – трагедия.
Аполлон Гугня шёл штопором через пласты косности и литературных традиций. Некоторые понятия неделимы.
Психопатология и творчество тесно переплетаются. В этом трагедия! Гений идёт “сквозь”, а не “через”. Нужно уметь видеть без очков. Очки – суррогат. В этом трагедия!
III

Аполлон Гугня родился 31 февраля 1913 г. в семье агента страхового общества “Саламандра”. Попытка некоторых “учёных”, оспаривавших в своё время возможность самого рождения писателя, может и должна быть объяснена лишь легкомыслием, с которым свойственно некоторым из “представителей науки” разрешать крупные научные проблемы. Наши неутомимые поиски в архивах etc. привели нас к определённому и ясному решению вопроса. А. Гугня – родился, – в этом нет сомнения. Надеемся, что наша проверенная авторитетность и заведомая честность навсегда заткнёт рот людям с сомнительной учёной репутацией и прекратит порочащие память писателя истерические вопли шавок из литературного задворья.
Уже самое появление на свет А. Гугни сопровождалось несколько необычным с точки зрения медицины явлением: мальчик родился с рукописью в руке. Это несколько необычное явление подверглось комментариям присутствовавших при рождении и даже вызвало небольшую размолвку между счастливой матерью и менее счастливым отцом, которого обвиняли в небрежности и нарушении правил э-л-е-м-е-н-т-а-р-н-о-й гигиены. Однако при сличении почерка, коим была написана рукопись, с почерком Гугни-отца это обвинение было снято, что дало повод последнему обвинить жену в сугубом легкомыслии. История с рукописью была лишь впоследствии разрешена самим писателем, недвусмысленно заявившим, что рукопись принадлежит его руке и является плодом внутриутробного досуга. Это заявление отнюдь не противоречит и не дисгармонирует с общим обликом писателя, ибо творческие силы пробудились в нём чрезвычайно рано. По воспоминаниям его близких, он, ещё будучи годовалым ребёнком, штудировал ранние стихи Пушкина и, сидя на известном стульчике, импровизировал звучные гекзаметры.
Семья А. Гугни отличалась в-ы-с-о-к-о-й культурностью: отец любил сочинять скабрезные анекдоты, а мать играла на корнет а’пистоне, что, конечно, не могло не отразиться на впечатлительном ребёнке. 2-х лет А. Гугня поступает в приготовительный класс гимназии, выдержав экзамен с георгиевским крестом. В гимназии он усердно занимается писанием акростихов на стенах уборной (последняя недавно переведена в Бухтырки-на-Амазонке и помещена в Музее Гугни). В 1916 году А. Гугня проникается необычайной любовью к ближним (вероятно, влияние А. Кутерьмы) и после слишком решительного приступа альтруизма, превратно истолкованного матерью его объекта, покидает гимназию под радостные вопли завистников. Начинается бурная и интересная жизнь. В 1917 г. он попадает на фронт и, геройски взяв в плен 444 немца (!!!!.. Sic. 444), бежит с фронта, раненный в левую ягодицу.
В 1919 г. ему удаётся поступить в Университет, который в 1920 г. он и кончает, получив аспирантуру при кафедре историко-литературной компиляции Я.А. Зазаренко, под благотворным влиянием коего и работает 2 ? недели.
Тяга к необычайному заставляет его получить заграничную командировку, в которую он и едет в этом же учебном году, напутствуемый пожеланиями и слезами. Он объезжает Европу: Лондон, Париж и, наконец, Берлин, где он встречает известного в своё время З. Фрейда, с которым очень сильно сходится характерами, и прорабатывает его учение.
Перед его духовными очами разлагается Европа и трещат джаз-банды. Гугня не выдерживает и едет обратно. В 1925 г., в жёстком вагоне, он приезжает в Бухтырки-на Амазонке. Начинается время упорной работы. Бессонные ночи, томление духа и неудовлетворённость большого художника, ищущего гармонии формы и содержания, подрывают и без того слабое здоровье писателя. Чувствуя приближение конца, он подписывает договор на издание полного собрания сочинений и с головой уходит в работу по подготовке к печати своей записной книжки. Но… смерть стоит у порога. 31 февраля 1929 г., поднимаясь по лестнице Гос-из-дата, он падает, сражённый метким апоплексическим ударом, и последняя жалоба сходит с его уст: “Гонорар! Гонорар!!!..” – еле слышно шепчет Гугня и порывает счёты с землёй. Небольшая группа друзей провожает его к месту последнего успокоения, и, полные глубокого значения, звучат у открытой могилы слова:
Ars longa – vita brevis est!
(Искусство долговечно, а жизнь коротка.)

31 июня 2029 года Доктор психологии худож<ественного>
Бухтырки-на-Амазонке творчества Б.О. Изверг


АПОЛЛОН ГУГНЯ, КАК ПРЕДСТОВИТЕЛЬ
СТРАХОВОГО АГЕНТСТВА

Социологический эквивалент творчества Аполлона Гугни может быть выражен в следующей формуле: это страховой агент, выросший на грани двух эпох: империализма и пролетарской диктатуры. Творения писателя служат, поэтому, ярким выражением этой сущности его.
Как известно, Аполлон Гугня родился в семье страхового агента. Страховые агенты в 10-х гг. прошлого столетия составляли обширный класс, представляя собою высшую, избранную группу общества. С революции 1917 г., когда был сброшен старый строй, сброшена была и паразитическая группа агентов. Но до революции страховые агенты господствовали и э-т-и-м объясняется то, что Ап. Гугня получил прекрасное образование и прочие блага, доставшиеся в те годы паразитическим классам.
Уже с молоком матери А. Гугня всосал в с-е-б-я паразитическую надменность и эстетство.
В 1912 году, ещё находясь в утробе матери, он пишет стихотворение “Попал я в темницу”, где проявляет свои поразительные наклонности – у него разочарование в жизни, свойственное высшим классам, оторванность от процесса производства, у него болит живот (вероятно, от пресыщения), он молится богу – задатки будущего богоискательства.
Ап. Гугня выступил как поэт, подражающий А. Ахматовой, Бальмонту и прочим поэтам, выражающим в своём творчестве интересы страхового агентства. Это период голого, ничем не прикрытого эстетства. Но в 1919 г., как известно, вывоз сахара из СССР свёлся к нулю, результатом чего и явился рассказ “Антиподы”. Рассказ этот проникнут глубоко религиозным духом; Гугня выступает в нём настоящим мракобесом, занимаясь решением вопроса, где находится “царство Божие”. С тёплой симпатией выводит он двух монахов, в которых даны настоящие служители культа (!).
Революция проходит мимо А. Гугни; по натуре он глубоко аполитичная фигура, но, разумеется, под аполитичностью скрывалось его паразитическое прошлое. Годы 1920-24 – годы НЭПа, годы роста страны. Растёт сельское хозяйство, пчеловодство, рыболовство и, н-а-к-о-н-е-ц, огородничество. Гугня захватывает тему, диктуемую жизнью (рост рыболовства!!!) – тему об “истерзанной сельди” (1925 г.).
Последующие годы – годы знакомства с философией Бориса Мимозы (1905-968) и увлечения осужденными теперь теориями последнего, как теориями идеалистическими. В полном согласии со взглядами последнего пишет он повесть “Диалектика”, где проводит взгляд на тождество противоположностей, борясь в этом отношении с Плехановым и другими классиками марксизма. Плеханов говорил: “марксизм признает единство, а не тождество противоположностей” (см. “Основные вопросы марксизма”, стр. 18), но Гугня утверждает иное.
Последний период творчества Гугни более интересен. Он переживает реакцию, он устал от идеалистических вывертов. (“Диалектика”), богоискательства (“Антиподы”) и пр. и пр. В стране – пятилетний план, что побуждает Гугню взяться за изучение корифеев пролетарской литературы – Калинкина, Малашникова и (!!) Анны Караевой. Он пишет роман “Два конца и два начала”, где чувствуется новая струя. Интересна и “Записная книжка”, где вопросы “идеального” уступают место вопросам реального – одно из наиболее четких по ясности взглядов произведение.
Также у А. Гугни была очень блестящая форма, в которую он облекал свои произведения. В этом вопросе мы согласны со статьей проф. Викентия Ослова.
Несмотря на то, что Аполлон Гугня являлся , как представитель класса страховых агентов, паразитом, мы ценим его и любим его, как художника, вставшего на стыке двух эпох.
Зеленопупск
15 янв. 2029 г. Академик В.В. Чичер

<Я. Лурье>
1925

Пью пиво с солью, пью пиво с солью,
А на закуску сельди кусок.
О, как мне больно пить пиво с солью:
Коньяк есть где-то, но путь далёк!
Я вижу звёзды. Одна мне светит
На этикетке других нежней,
Но если сердце ее отметит –
В кармане нету пяти рублей.
И на бутылку с серьезной болью
Смотрю уныло – она полна.
Пью пиво с солью, пью пиво с солью,
А на закуску лишь сельдь одна.

ПАРОДИИ
(“Парнас дыбом” 2) 1926

Из цикла “Мария и нашатырь”

<Я. Лурье>
1. НА ИГОРЯ СЕВЕРЯНИНА
(на мотив “Маруся отравилась”)
Малютка Мэри отравилась,
Была отрава слаще грёз.
Принцесса грёз моих явилась
В венке из томных чайных роз.
В больнице умерла малютка,
И даже смерть её была
Как бело-розовая шутка,
Аврора севрского стекла.
Звезда всемирного экранства,
Она погибла от любви
В обрывках пышного убранства,
В объятьях пылкого bravi.
Я помню ножки нежной Мэри
В узоре па из менуэта…
Другую, равную ей, пэри
Создаст ли нищая планета?
Хореем, ямбом и пеоном
Я расскажу про эту смерть,
Чтоб все кастраты баритоном
Могли в веках её воспеть!

II. НА АХМАТОВУ <Н. Конге>

Сказала: “Буду ждать в четыре”.
Ответил хмуро: “Не приду”.
Твоя улыбка будет шире,
Когда мы встретимся в аду
Ждала тебя в пролётах арок,
Ждала над сумрачной Невой,
И ты принес с собой подарок –
Флакон с синильной кислотой!
Люблю ещё я или нет?
Сама не знаю и томлюсь.
Скорей, о Господи, рассвет!
Тоскую, плачу и боюсь!


III. НА ГУМИЛЁВА <Я. Лурье>

Меж двух каналов венецианских
На островке стоит дворец,
Реликвий старых, патрицианских
Седой хранитель и отец.
Струится серый свет из окон
Бросает блики на портреты,
Осветит крест, там, дальше, локон,
Оружье, платье, амулеты…
Тут целый мир изобразил
Наивный мастер примитива,
И я невольно взор вперил
В его сияющее диво.
Здесь каждый штрих понятен, ясен,
Неуловимо прост и мил,
И так спокойно-безучастен,
Что мир в душе моей вселил.
Но есть картины здесь другие,
Что сильно возбуждают страсть:
На них – красавицы нагие,
Которым в рай уж не попасть.
Увидишь – дух замрёт в груди,
Как будто взнесся на качели…
Таких пред смертью, впереди,
Едва предвидел Боттичелли…
Почтенный фра Филиппо Липпи,
Благочестивый старый мастер,
Создав задумчивые лики
Мадонн, не знал ещё о страсти
О страсти той, что исказила
Черты красавицы Милана.
Рука художника скользила,
Творя в мистическом тумане.
Мария Ченчи из Милана,
Любя, покончила с тоскою,
Отраву выпив из стакана
С ажурной, тонкою резьбою
Её черты ещё прекрасны,
Хотя измучены борьбою..
Здесь не глядит уже бесстрастно
Искусство, гордое собою.


IV. НА МАНДЕЛЬШТАМА <В. Гальковский>
Мария, живой стань,
И тленья отринь сеть!
Мария, живой стань
И жизнью попри смерть
Убила тебя страсть,
Горевший в крови день…
Познала любви власть,
Далеких миров тень…
Эротовых стрел звон…
И сердца глухой крик…
И вечный в гробу сон –
Расплата за тот миг.

АНТИПОДЫ. 1929 <Я. Лурье>

Пародия на новеллы Боккаччо (по форме)
и на богоискательство в 20-х годах XX века
Однажды на дороге из Падуи в Турин встретились два монаха. Один из них, брат Джиакомо, не был сведущ в богословии и прочих науках, но зато обладал умом житейским, трезвым и практическим. Другого же монаха, брата Федериго, в противоположность брату Джиакомо, можно было бы назвать бесконечно простодушным и обладающим самой наивной душой, какая только возможна в нашем грешном мире.
Для того, чтобы меньше страдать от каменистого пути, знойного июньского солнца и множества других бедствий, посылаемых Провидением бедным путникам и особенно пешеходам, наши монахи решили дальше отправиться вместе, что и сделали, рассуждая, как и подобало их сану, о разных высоких материях. Но вскоре их спокойные рассуждения, согревшись от быстрого передвижения и зноя, перешли в горячий спор: брат Джиакомо утверждал, что царствие небесное находится в небесах, за пределами девятой сферы, а брат Федериго указывал на край земли, за Геркулесовыми столпами.
В это время спорящие монахи вошли в небольшую рощу, в которой под сенью олив приятно журчал ручей. На траве сидела молодая крестьянка, доедая обед: кусок хлеба с овечьим сыром. Эта идиллия умерила богословский мыл монахов, и брат Джиакомо сказал:
– Брат Федериго! Зачем нам спорить и выходить из себя? Иногда истину гласят уста нищих духом. Обратимся к этой женщине: может быть, она сумеет разрешить наши сомнения.
Брат Федериго охотно изъявил согласие. Монахи подошли к крестьянке и поздоровались с ней. Женщина, встав, отвесила монахам глубокий поклон и попросила благословения. Оба странника охотно его дали, потом брат Джиакомо спросил:
– Добрая женщина, не знаешь ли ты, где находится царствие божие?
Крестьянка внимательно осмотрела обоих монахов, – брат Джиакомо был, правда, не так дороден, как брат Федериго, но тоже обладал телосложением мужественным и крепким, – оглядев обоих, женщина стыдливо улыбнулась и произнесла:
– Царствие божие – внутри нас.
Услышав великую истину, брат Федериго уже погрузился в раздумие, но брат Джиакомо, как мы сказали, обладавший более живым умом, скорее понял женщину, тихо приник к ней и, если не весь он, то лучшая часть его вошла в царствие небесное, в то время как брат Федериго весь отдался благочестивому созерцанию. Потом он сменил брата Джиакомо и предоставил последнему смиренно благословлять всё сущее в его непрерывном извечном движении. Наконец, простившись с любезной крестьянкой, они ушли.
Полуденный зной уже спал, идти было весело и приятно, но брат Федериго вдруг впал в тоску, и весь его облик стал выражать ужасное страдание. Спутник его был удивлён и спросил, в чём причина такой неуместной грусти?
– Как же мне не отчаиваться, брат Джиакомо, – сказал брат Федериго, и крупная слеза скатилась с его подбородка на тучный живот. – Я вижу теперь, что душе моей нет спасения!
– Что ты, брат мой, в чём дело? – спросил испуганный собеседник.
– Как “в чём дело”? – вздохнул брат Федериго, и ещё одна слеза скатилась на его живот. – Ведь признано всеми отцами, что царствие божие и обитель нечестивого Сатаны – антиподы?
– Конечно, брат Федериго, эта истина не подвергается никем сомнению, – подтвердил брат Джиакомо, всё ещё не понимая, почему так опечален его товарищ. Но тот в это время всхлипнул и простонал:
– Вот видишь, брат, как я несчастен! Увы, сколько раз Пенето, молоденький наш послушник, ввергал меня в обитель кромешного мрака! А если он не виноват и эта женщина солгала, то где же истинное царствие божие и с какой стороны его следует искать?

1928 <Авторы – Гальковский и Я. Лурье.>

“МЫСЛИ В МИНУТУ ФИЛОСОФИЧЕСКОГО РАЗДУМЬЯ”

1. Полагаю: иногда в любви выгоднее остаться с носом, чем без оного.
2. Вагнер сказал: “Женщина – это музыка”. Он был прав, этот старый настройщик роялей, – подумал я, услышав на дворе звуки шарманки.
3. Если твой сын захочет стать филологом, – оторви ему голову.
4. Статистика отменно полезна! Ибо из неё я усмотрел, что писателей теперь больше, нежели некогда волостных писарей было.
5. Даже на солнце смотрят через грязное, закопченное стекло, – помни об этом!
6. Нельзя поймать кота за хвост, отрубленный в прошлом году.
7. Не пей кипячёной воды в столовых, ибо она сырая.
8. Человек человеку – бревно. Брёвна бывают круглые, так же, как и дураки.
9. Всякая книга на что-нибудь пригодится.
Из комментариев:
Соловей – вымершее животное. Отличалось повышенной половой деятельностью. Служило символом разврата.
(Из I-го тома А. Гугни)

Нина Конге – Михаилу Кралину, 2.IX.1976г.
После окончания войны, когда я убедилась, что Яков Сергеевич погиб, только тогда я поняла, какой умный и интересный друг ушёл навсегда из моей жизни… А я 10 лет заставляла его мучиться и метаться в поисках “заменителя” моей особы. Всё-таки я была порядочной дрянью по отношению к Якову Сергеевичу. Но он эту дрянь всё-таки любил…
Теперь ничего ни изменить, ни поправить нельзя – “в этом тр-р-рагедия”, как любил приговаривать Я.С. Вот ведь сколько лет прошло, а я всё ещё мысленно делюсь с ним впечатлениями от прочитанных книг и статей, и так иногда мне в душевном, вернее, интеллектуальном плане его не хватает…

И хочется привести на этих страницах ещё одно стихотворение Якова Лурье, в котором ощутимо дыхание грозной судьбы его поколения и которое, думается, могло бы полноправно войти в любую антологию поэтов, павших на Великой Отечественной…

УТРОМ НА ЛЫЖАХ В СНЕГУ
Синеватая тень сосны.
Под лыжами – тонкий хруст.
Это – днём. А ночами – спокойные сны.
Мир упоительно пуст.

Синеватая тень сосны.
Последние дни в лесу…
Уехать…. До поздней весны
Торчать на своём посту.

Под лыжами тонкий хруст.
Попробуй сбежать с поста…
С горки наехал на куст.
Падает снег с куста.

Ночами – спокойные сны.
Радостно день начать.
То ли ботинки тесны?
Или лыжи не так привязать?

Мир упоительно пуст.
Ветер ударит в лицо.
Воздух и сладок, и густ.
И, кажется, – жить легко.

И, кажется, жить легко…
Или лучше вот так, на ходу,
С разбегу удариться обо что
И зарыться лицом в снегу?

Широкое
20.I.39.